Илья Масловтың жазғандарынан

В начале июля 1940 года фотоочерковая бригада Павлодарского областного отделения Общества изучения Казахстана в составе фотографа Д.П. Багаева и автора этих строк посетила родину выдающегося казахского писателя Султанмахмута Торайгырова. Бригада ставила себе скромную цель: осмотреть и сфотографировать могилу поэта, точно установить в каком доме он родился, рос и провел последние дни своей жизни, а также записать воспоминания людей, лично знавших Султанмахмута...

Многие здешние колхозники хорошо помнят Султанмахмута Торайгырова. Есть среди них даже бывшие друзья поэта, страстные поклонники его творчества. Таким оказался колхозный кузнец Каттал Сеитов. Ему не раз приходилось бывать в доме Султанмахмута, ездить с ним по степи, слушать его беседы и пламенные стихи, которые он частенько читал в кругу аульной молодежи, собиравшейся у него по вечерам.

Сеитов нас удивил не только хорошим знанием творчества своего земляка, но и недюжинным самодеятельным дарованием. Он прекрасно поет и играет на домбре. По нашей просьбе Сеитов спел одно из лирических стихотворений Торайгырова - «Плач девушки» - под собственный аккомпанемент домбры.

Выступление произвело большой эффект. Собравшиеся колхозники, особенно молодежь, шумно и долго ему аплодировали, бросали реплики: «Ой, шіркін-ай! Ой, жақсы!». После этого Сеитов исполнил еще несколько вещей. Все они были тепло и радостно встречены слушателями.

Учась сперва в Троицке потом в Томске, Султанмахмут каждое лето приезжал домой на каникулы. Обычно он привозил с собой полный чемодан книг, журналов, различные вырезки из газет и много тетрадей со своими заметками, записями и творческими замыслами. Все это он тщательно перебирал, нужное откладывал в особую папку и в первый же теплый пригожий день брал «свои дела» под мышку, прихватывал с собой парочку - другую из книг (конечно, из беллетристики) и далеко уходил в горы или степь. Там он забирался в степь, выбирал где-нибудь тихое и укромное местечко, садился на камень, раскладывал на коленях бумаги и предавался глубоким думам. А если уходил в степь, то непременно на такое расстояние от дома, чтобы не слышно было ни мычания скота, ни лая собак, чтобы над степью была полная тишина и покой. Облюбовывал какой -нибудь тенистый куст таволожника, приминал с одной стороны траву и ложился на спину. Проходило полчаса - час, а он все лежал на спине, грыз сухую былинку и задумчиво наблюдал за парящим в небе коршуном. В воображении рождались картины, образы, сами по себе приходили слова, начинали тесниться они в бесконтурную обойму строчек, слагались рифмы, натягивалась строгая и упрямая тетива напевности - и Султанмахмут поспешно перевертывался на живот, раскрывал тетрадь, и его карандаш торопливо бежал по белому полю листа, оставляя за собой волнистые дорожки жгучих и пламенных стихов.

Бывало и иначе. Бывало, когда он, переполненный ненавистью к эксплуататорским классам: баям, волостным управителям, чиновникам, судьям, отягощенный мрачными мыслями о судьбах своего народа, поднимался с земли и, вообразив, что перед ним стоит огромнейшая толпа народа - оборванною, нищего, голодного и забитого, - призывал его к борьбе, к новой жизни, к счастливому и радостному будущему. В такие минуты вид у него был дерзновенный и вызывающий. Он беспощадно громил все старое, пробуждал в народе самосознание и увлекал его за собою вперед. Но ораторских способностей у него хватало ненадолго. Из приподнятого стиля он быстро сбивался на импровизацию, выпаливал экспромтом два - три куплета, запинался и смолкал. Опускался на колени, минуту молчал, но потом, охватив голову руками, разражался громким и продолжительным смехом. Смех этот, однако, был надуманным, искусственным. На его глазах блестели слезы.

Однажды Султанмахмут возвращался с очередной прогулки. Над степью стоял тихий теплый вечер. За горы спускалось солнце, в воздухе неподвижно держались жаворонки, со стороны аула тянуло горьковым привкусом кизячного дыма.

Проходя мимо зимовки Карабека, Султанмахмут случайно заметил у его ворот стоявшую лошадь. Он подошел ближе и присмотрелся. Лошадь была незнакома. Вероятно, кто-то приехал из дальнего аула. Подойдя к тетушке, которая вышла взглянуть на самовар, Султанмахмут спросил у нее, что за человек пребывает в их ауле.

— Не знаю, право, - ответила женщина, - говорили бабы, как - будто бы старый Ходжа приехал, но сама я не видела.

При произношении имени Ходжа Султанмахмут побледнел. Он много слышал об этом плуте и прощалыге. Ходжа имел приличное хозяйство, от безделья разъезжал по аулам и иногда занимался знахарством; Султанмахмуту было также известно, что в прошлом году этот самый Ходжа лечил ребенка у Тайникеша. За то, чтобы изготовить «рецепт», который, по его уверениям, должен был выгнать всю хворь из больного, он взял с Тайникеша три аршина хошмы. Но ребенок на второй же день умер. Теперь этот коновал приехал лечить Карабека.

Султанмахмут отдал свои книги тетушке, выдернул с крыши палку и направился к дому. Женщины бросились за ним. Через минуту из ворот Карабека выскочил растерянный лекарь. Он был без чапана, с непокрытой головой и в легких ичигах. Кебисы забыл у порога. За ним с палкой гнался Султанмахмут, а за Султанмахмутом вереницей вытянулись казахи. Ходжа бросился к лошади, хотел вскочить в седло, но Султанмахмут в это время нагнал его и вытянул палкой по спине. Знахарь вскрикнул. Повернулся спиной к седлу и, выставляя вперед руки, полез под лошадь. Султанмахмута схватили и вырвали у него палку.

— В чем дело? Почему вы держите моего сына? - пробираясь сквозь толпу, кричал Шокпут.

Он только что приехал из степи и, услышав крик, прибежал на него. Отцу разъяснили положение дела, но он так рассердился на казахов, сдерживавших Султанмахмута, что полез на них с дракой. Потом гневно кинулся на Ходжу. Размахивая плетью, он двинулся на знахаря. Шокпута задержали. Между ним и Ходжой образовалась стена защиты. Шокпут долго кричал, рвал на себе рубаху и через головы пытался достать своего противника.

Все это кончилось тем, что у знахаря были отобраны все его «лекарства» и немудрящий инструмент и сам он был выгнан из аула.

Илья Маслов,

1940.